Так вот, о Сергее Доренко. Не о нем самом уже, конечно, а о теплом, ностальгическом до степени влюбленности, тоне фейсбучной и радийной мемуаристики после его смерти...

Боюсь, что в очередной раз не попаду в либеральный мейнстрим, но что ж поделать: хотя бы в знак уважения к брутальному стилю покойного, на эту тему негоже говорить околичностями.

Так вот, покойный был негодяем и настаивал на этом. Эпитеты из ряда "сложный и неоднозначный" - неловкая и лишняя в случае с Доренко попытка эвфемизма: сложные и неоднозначные мы тут все.
Но не все выволакивали в федеральный эфир чужие медицинские тайны, не все разжигали национальную рознь и славили войны, не все глумились над мертвыми. Не все превращали журналистику в политические руины и гордились этим.

Киллеры бывают эффективными (собственно, ничего эффективнее киллера и не придумано). Негодяи бывают харизматичными, ничего нового в этом тоже нет. Но харизма еще никогда не отменяла понятий о добре и зле, а тембр голоса - юридической оценки содеянного. Таких харизматичных повесили в Нюрнберге несколько штук.

Смерти почти любого, даже очень плохого человека, приличествует тишина на первое время - это требование психологической гигиены и уважения к роду человеческому. Но, кажется, никакие культурные нормы еще не требуют от нас размягчения мозга... Громкое слезливое братание с покойным демонстративным негодяем накреняет систему этических координат не меньше, чем радостное улюлюканье над свежей могилой, доносящееся с противоположной стороны.

Нездорово все это. На нас дети смотрят. И те, что почутче, недоумевают, - а те, что попроще, мотают на ус, что в этом клевом мире нет ни добра, ни зла, а только тусовка, которой все похер, кроме крутизны и раскатистого баритона.
Давайте помнить себя.