У
частница Pussy Riot Екатерина Самуцевич дала интервью Радио Свобода после своегоосвобождения из под стражи.
– Как настроение?
– Хорошее настроение. Я вышла, наконец-то!
– Чья реакция на дело Pussy Riot вас больше всех обрадовала и чья разочаровала?
– К нам в СИЗО, к сожалению, доходило далеко не все. Но частично я видела то, что по телевизору было: в основном, это реакция первых лиц нашего государства. И вот ее сложно комментировать, она, по-моему, не очень адекватна. Была отдельная реакция Кураева. Он выдвигал такие странные теории заговора против РПЦ. Это звучало очень странно и неубедительно. Я для себя разделила все типы реакций на идеологическую поддержку и на второй тип, когда идеологически нас не поддерживали, но поддерживали чисто по-человечески. То есть люди говорили: мы против вашей акции, но мы вас поддерживаем, потому что вы девушки, вы красивые, у вас дети... Такая реакция, честно говоря, тоже не очень радовала. Конечно, приятно, когда тебя по-человечески поддерживают, но это достаточно странно, что поддерживают только потому, что внешность нравится, дети есть, вот матери, мы их жалеем... Это смущало.
– В вашем случае жалели, что у вас отец, у него единственная дочь...
– Да-да, то же самое. Это тоже, честно говоря, смущало. Потому что мы взрослые люди, и у нас свои политические взгляды, именно за эти взгляды мы сели. Дети, пожилой отец – это, конечно, тоже очень важно, но это не относится к нашим политическим взглядам, из-за которых нас посадили. К сожалению, идеологической поддержки в России было не очень много, даже от арт-среды. Мы ожидали большей поддержки, но не знаю почему, то ли это какая-то зависимость от государственных институций… Честно говоря, я была удивлена пассивной реакцией арт-среды на наш арест. Мы не скрываем, что мы – политические художники, мы связаны с искусством, и эта акция – это работа современного искусства, политический жест. Мы считаем, что искусство должно быть политическим, оно должно говорить о проблемах страны, о проблемах общества. И наша работа была об этом.
– Да, вы не попали в лонг-лист премии Кандинского. Это вас, наверное, тоже расстроило?
– Честно говоря, когда я узнала, что нас номинировали на Премию Кандинского... не могу сказать, что прыгала до потолка. У меня спокойное отношение к Премии Кандинского. Ну, сняли и сняли, здесь нет ничего такого.
– А премия Йоко Оно?
– Это, да, конечно, обрадовало. Йоко Оно – известная феминистка, художница, у нее очень хорошие взгляды. И, естественно, нам было очень приятно, что мы получили премию. К сожалению, мы не могли там присутствовать по понятным причинам.
– Могло ли вам присниться, что такой резонанс поднимет ваше выступление?
– Нет, конечно.
– Пока вас не было, мы с вашим отцом общались довольно много, и он говорил, что у вас идеологические споры, что по поводу слияния государства и церкви он вас поддерживает, а по поводу феминизма он считал, что проблемы нет.
– Ну, мой папа придерживается консервативных взглядов, он вырос в советское время. В Советском Союзе пропагандировались эти консервативные взгляды на семейные ценности. Семья может быть разной, не обязательно должна быть именно такая, которая сейчас пропагандируется в нашем государстве, то есть мужчина, женщина, один или два ребенка. Есть шведская семья, есть однополые браки... Ну, да, мой папа это не очень понимает, он просто не сталкивался с этим, и в этом плане мы не совпадаем. Но в этом нет ничего страшного, он имеет право на такие взгляды, мы не конфликтуем по этому поводу. Спорим – да, но конфликтов нет.
– Я вас видела в 2011 году на гей-параде, вы там с Надей бросались на этих хоругвеносцев – «давайте их зацелуем». Я спрашивала Петра Верзилова, он мне говорил, что это просто философия. То есть вы вступаетесь за ЛГБТ только потому, что у них нарушаются права?
– Ну, да, конечно, ЛГБТ – одна из самых дискриминируемых социальных групп. Естественно, мы поддерживаем их и возмущены тем, что в России запрещены гей-прайды. Это признак гомофобной политики нашего государства. И опять-таки постоянно навязываются негативные стереотипы по поводу людей нестандартной сексуальной ориентации. Естественно, мы считаем, что люди имеют право на свободный выбор сексуальной и гендерной идентичности. Это политический вопрос. Это не просто каприз какой-то – человек хочет жить с человеком своего пола, это именно политика. Потому что это вопросы права на социальный статус, на то, как к человеку будут относиться и как будет выстраиваться его жизнь в обществе. Потому что если человек открыто признается, что он гей или транс, у него будет очень много проблем. Поэтому мы, естественно, поддерживаем ЛГБТ, поддерживаем гей-прайд и сожалеем о том, что власти не хотят разрешить гей-прайд в Москве. Хотя бы в Москве.
– То есть на следующий гей-прайд вы тоже пойдете?
– Да, хотелось бы, конечно.
– И вы ходили на все оппозиционные митинги, пока не попали в СИЗО?
– Да.
– Ваш папа рассказывал, что вы учились отлично, окончили вуз, стали программистом, на государственном предприятии работали… В какой момент вы от этого всего решили отказаться и заниматься искусством?
– Это постепенный процесс. Читаешь книжки, самообразовываешься, смотришь на то, что происходит вокруг, и начинаешь понимать, что что-то не так в нашем обществе, очень странная политика государства. Телевидение, которое откровенно зомбирует, откровенно дает дезинформацию по поводу событий в мире. Даже если по новостям посмотреть, они буквально сочиняются, вообще не соответствуют действительности. И появляется критическое мышление. Естественно, оно вырабатывается не один год. В какой-то момент мне захотелось поменять образ жизни. Это называется дауншифтингом, когда человек увольняется, и я стала заниматься современным искусством. Современное искусство содержит очень большой потенциал критического мышления. Главный принцип художника: относись критически ко всему. Современное искусство этим и привлекает. Я поступила в школу Родченко и начала там учиться.
– Вы разрабатывали программное обеспечение для «Нерпы» и поняли, что полный упадок в нашей оборонке...
– Да, естественно, там были проблемы, и было видно, как государственная машина плохо справляется со своими базовыми обязанностями. Вроде бы оборона объявляется в нашей стране главной стратегией, постоянно Путин об этом говорит, и при этом там тоже все очень плохо. Там коррупция, и все время идет эта имитация, что все хорошо, а на самом деле все не очень хорошо. Естественно, это тоже на меня повлияло.
– Что бы вы сочли соразмерным наказанием за то, что Надя назвала этической ошибкой?
– Я по поводу этической ошибки как-то по-другому мыслю. Мне не нравится сама постановка вопроса, что там была некая этическая ошибка, а потом последовало наказание. По-моему, был критический жест и дальше была реакция государственной власти на этот жест. И причем очень неадекватная реакция – уголовное дело. Мне не нравится, когда речь идет о том, что кто-то виновен, надо наказывать, сажать в тюрьму. Получается, что мы как бы оправдываем это репрессивное мышление.
– Надя ответила, что за этическую ошибку не полагается иного наказания, кроме мук совести.
– Да.
– Вы просили прощения у тех, кого эта акция задела.
– Такая речь в суде у меня была, по поводу того, что мы в Храме Христа Спасителя могли невольно задеть кого-то из верующих, тогда мы, естественно, просим прощения за это. Если действительно кого-то задели, мы этого не хотели, это точно. Мы всегда об этом говорим и повторяем каждый раз, что мы не хотели никого оскорбить.
– Дьякон Кураев сказал, что, если эта акция была против патриарха Кирилла, то это странно, потому что патриарха там не было.
– Отец Кураев лукавит и делает вид, что Храм Христа Спасителя не относится к патриарху Кириллу. Он является символом сращивания верхушки РПЦ и государственной власти. Естественно, это так, иначе мы бы не выступали.
– Часть верующих предлагала признать ваш поступок подвигом юродивых. Что вы думаете об этом?
– Мы сделали этот жест как граждане России. Это был политический жест. Я не знаю, насколько это может относиться к исторической традиции юродивых.
– Ваш папа говорил, что вы воспитывались в православной культуре. Это верно?
– Он имел в виду, что у нас дома много старых икон. Естественно, я к ним с уважением отношусь как к произведениям визуального искусства. Естественно, я уважаю православную культуру. У меня никогда не было никого негативного отношения к ней.
– Вас нельзя назвать атеистом?
– Большинство обвинений было в том, что это атеистическая акция, направленная против религии. Это совершенно не так. У нас не было вообще никаких религиозных мотивов. Мне кажется, не имеет значения, кто из нас верующий, кто не верующий, кто атеист и т. д. Это не касается вопросов религии.
– "Pussy Riot" – группа анонимная, вы меньше хотите давать деталей о себе. Сохраняется ли такая позиция?
– Лица трех участниц группы теперь открыты, но это произошло помимо нашей воли. Но анонимность никуда не уходит. Есть же и другие участницы группы. Они анонимны до сих пор.
– Я видела упреки, что вы плохое поете. Но, как мне объяснял Андрей Ерофеев, принцип в том, что это может сделать каждый.
– Да, многие говорили: «У вас музыка какая-то странная». У нас стиль панка. Сам панк возник как протест против гармоничной и коммерческой музыки, где все настроено на то, чтобы музыка была приятна для слуха и ее можно было слушать часами. А панк противостоит этому. Да, это может звучать не очень приятно для тех людей, которые привыкли слушать джаз и такие гармоничные вещи. Сама концепция панка содержит в себе дисгармонию. Из-за этого такой эффект, что мы якобы плохо поем, какой-то неприятный звук. Это просто так панк звучит.
– К вам могут присоединяться другие люди?
– Конечно. Они присоединяются. У нас появляются новые участницы. Это происходит до сих пор.
|
