Анатолич, дорогой, чего ты на меня осерчал-то? Неужто за давешнюю статейку? Дык, это ж я по-стариковски, ворчу себе помаленьку, а ты вон чего удумал – недоверить мне, значить… Сам-то рассуди: ну вот, к примеру, если я против твоёной власти, с чево ж я тогда всех науськивал за тебе голосовать на ентих выборах-то, а? Вот так-то… А ты, вишь, какой горячий, чуть что не по тебе, так сразу недоверять… А еще у мене денех мало…

Вот ты гришь «демократия», да… А какая ж она, к такой-то матери, «демократия», ежели даже верным псам своим рот затыкаишь? Я ж ведь завсегда с тобой был, да с другом твоёным, поддерживал во всем… Помнишь, когда дружок твойный выборы меня-то отменял, я ж ведь и тогда был «за» двумя руками, да еще и ногами помогал. А то, что я потом журналистишке этому, не подумавши, ляпнул, что меня снова выбирать надо, так с кем не бывает-то? А ты вишь, осерчал сразу… И денех нет у меня вовсе… А про пчел… да врут все, гады, врут, вот те истинный крест во все пузо – врут! Я же не то, чтобы их выручал от пожаров, а просто сдохнуть не дал, вот ведь как. А раздули-то вона как!

Я ведь, помнишь, Анатолич, ишшо надыся к тебе приходил уходить-то насовсем, дак ты ж ведь сам меня оставил, потому добрый я, безвредный и очинно небогатый. Мене ж ведь если выгнать, так я как пес бездомный загнуся совсем, сам же тогда говорил. Как же ты таперича мене так недоверил-то? за что? Ежели ты меня попужать надумал, так хорош уже, я ж ведь напужался сильно, ажно так напужался, что не жрал ничиво три дни. А еще денех мало у мене…

Еще гнал ты мене в енту, как ее – апазицию. А к кому ж мене тама податься, в ентой апазиции, ежели я их гонял, как сидоров коз скока лет. Они же мене там к позорному столбу пригвоздят и всякой, мимо проходя, плявать в мене будет.

Ты скажи мене, Анатолич, разве ж я когда супротив тебе пёр? Разве ж я когда от тебе откололся? Ежели ты насчет дороги той через лес серчаешь, так то супостаты мене так подвели. Все науськивали мене, науськивали, что дорога нужна, а ты ж сам спросил, чиво я об ентом думаю. Ты-то пошутил, наверно, а я, вишь, купился, да и ляпнул, чиво думаю. Ежели ты из-за ентой дороги, то зря, зря… У мене ж просто денех не хватает, а дорога-то не при чем тута…

Еще мене передали, что жана моя чиво-то там не то сделала, а ты решил, что я ей помогал или еще чего… Да ты только скажи, отец родной, я ж ее поперек лавки-то быстро положу, да всыплю ажно по первое число, шоб знала: на чужой каравай роток не разевай! Я с ней быстро слажу, она у мене сразу поймет, почем фунт лиха!

Еще мене некоторые твои друзья сказали, что ты давно обиду затаил на мене за что-то, а тут она вся наружу и выплеснулася. Так ежели я когда тебе что поперек сказал, то простил бы ты мене, старика непутевого, за енту глупость, я ж все как лучше хочу, а получается вона как. И зря ты на мене всех своих етих… политолохов спустил зараз. Я ж ведь все ж никакой не враг тебе, а почти что даже кровь родная, ежели рассудить по-правильному. А таперича что ж ты мне оставил? Даже денех нету у мене…

А люди-то что скажут таперича, ты подумал, Анатолич? Они ж все уж и так на улицы повыскакали удивляться, а ежели будут не по тридцать первым числам одним, а вечно по Триумфальной площади ходить? Я ж там за тебе голову клал, на ентой площади, а ты мене вона как – недоверять. И денех мало у мене, все ж на жану записано, как я таперя жить-то буду?

Обидел ты мене, старика, шибко обидел, Анатолич. Да я ж ведь старик незлобливый, давай по-хорошему, а кто старое помянет, тому и глаз вон, а? А то жана мене из дому выгоняет, потому как я не нужон стал, куда итить-то мене? В апазицию я не пойду, обижать мене там будут, а ты вона как поступил со мной – недоверять вздумал, вона как…

В общем, давай, Анатолич, возвертаться назад. Повоевали малёха и хватить. Негоже оно таким людям, как мы, себе на посмешище выставлять. Неровен час и табе тоже недоверят, куды ж ты тогда? А за дорогу ту не серчай на мене, говорю ж – по глупости все, да из-за происков врагов, а я завсегда за тебе, и ты тож за мене будь. Денех мало у мене, так ты уж в беде не оставляй… Зато, ежели что меду там, али медовухи завсегда хватит на своих.

На том остаюсь твой вечно дед Лужок. Думай, Анатолич, и делай как оно надо, а не как бог на душу положит.