Не выдержав издевательств, умерла мать срочника Максима Пасько, погибшего на грузинской войне. Солдат так и не похоронен.

Полководцам нужны живые солдаты. Которые могут стрелять и окапываться, убивать и погибать. Мертвые солдаты никому не нужны. За мертвых приходится хлопотать и оправдываться. Мертвые беспомощны, как дети. И очень плохо хранятся.

Государству нужны живые матери. Которые могут родить и воспитать солдата.   А после войны живые матери уже не нужны.

Почему умерла Надежда

Надежда Васильевна Михайлык — мать солдата Максима Пасько, призванного на службу Царицынским военкоматом Москвы и погибшего 11 августа 2008 года у грузинского села Зема-Никози, — умерла в понедельник 8 декабря от инсульта. В 51 год.

Надежда Васильевна не рожала солдата Максима Пасько. Или, как принято писать в заключениях судебно-генетической экспертизы, не являлась его “биологической матерью”. Для Максима она была просто мамой, которая растила его и воспитывала с 4 до 17 лет, с того дня, как он остался без “биологической” матери, то есть осиротел.

На прошлой неделе Надежда Васильевна попала в больницу с повышенным давлением. А в этот понедельник — умерла. У Надежды Васильевны осталось еще два сына — 25-летний Денис и 18-летний Игорь. Осталась бабушка, мать Надежды Васильевны, — Анна Макаровна, 75 лет, которая только перенесла инфаркт. Анна Макаровна уверена, что ее внук Максим жив и находится в плену у грузин. Все последние месяцы она хлопочет о продаже своего дома, чтобы были деньги на случай, если грузины потребуют выкуп. После смерти дочери Анна Макаровна не встает с инвалидного кресла.

Максима Пасько убили грузины. Это горько, но понятно. Русский солдат ехал на танке, а грузинский солдат стрелял из гранатомета. Но Надежду Васильевну Михайлык грузины не убивали. Ее убили свои. В частности, командование 693-го мотострелкового полка 19-й мотострелковой дивизии 58-й армии, где служил Максим Пасько, работники военной прокуратуры — как Северокавказской, так и Главной московской, а также руководство 16-го государственного центра судебно-медицинских и криминалистических экспертиз Северокавказского военного округа.

И эта не какая-то абстрактная и привычная вина властей перед маленьким человеком. Это конкретная вина, которая состоит в следующем. По сей день, спустя 4 месяца после гибели танка №321, которым управлял механик-водитель Максим Пасько, никто не может ответить на два вопроса. Вопрос первый: принадлежат ли Максиму Пасько те останки, которые привезли в Москву под видом останков Максима Пасько? И второй вопрос, который логически вытекает из первого, но для родителей является главным и единственным: можно ли утверждать, что Максим Пасько действительно погиб?

Четыре месяца Надежда Васильевна прожила в аду этой неопределенности. То, что осталось от ее сына, привез в Москву в цинковом гробу молодой лейтенант. Попросили лейтенанта рассказать, как погиб Максим, а лейтенант не в курсе. Он и в бою том не был, и вообще — не танкист, а связист из другого подразделения. И рад бы рассказать, да нечего.

Живой и мертвый

А кто расскажет? Может, майор Прямков, который телеграмму-похоронку подписывал, замкомандира 693-го полка? Но и Прямков ничего не знает. Он вообще на войну не ездил, во Владикавказе на хозяйстве сидел. Он и в похоронке-то все напутал: и дату гибели, и сестру с матерью.

А кто тогда? Больше в полку некому. Все остальные в Южной Осетии остались, важными делами по защите Отечества заняты, не до мертвых. Танк сожгли среди бела дня, прямо в колонне, десятки людей вокруг были. И все помалкивают.

Какими-то окольными путями, чисто на материнском отчаянии дозвонилась Надежда Васильевна до капитана-танкиста, который в той же колонне шел. Так и он толком ничего не рассказывает. Может, говорит, и убили вашего сыночка, а может, и выскочил он. Мой танк следом шел, помню, что подбили его, но что экипаж погиб, утверждать не могу.

А тут еще эксперты в растерянности. Не дают их приборы однозначного ответа — Максим это или нет. Но военная прокуратура Ростовского гарнизона решила ситуацию не осложнять. И вместо того, чтобы объявить солдата без вести пропавшим и искать ответы на все вопросы, побросала косточки в цинк, да и отправила в Москву малой скоростью. Дескать, хороните что есть. Кости эти до сих пор в морге лежат, в Москве, в больнице по месту жительства. Родители их не забирают, потому как не знают, чьи это кости, а остальным плевать. Пусть лежат — жрать не просят.

А тут еще сволота всякая анонимная родителям названивает. Надежду питает. Мол, жив ваш сынок, в Грузии находится, в плену, в горах. Готовьте деньги, мы позже перезвоним. И засечь негодяев некому, ведь для того, чтобы отследить эти звонки, надо биллинг заказывать, а для этого хотя бы розыскное дело следует возбудить. А дело военная прокуратура возбуждать не спешит, ведь солдат вроде как уже мертвый. Хотя и не факт.

Тут ведь еще надо знать этих родителей. Они и при сохранившемся трупе не всегда верят, что ребенка их больше нет. А уж когда трупа не видели, то и подавно надеются на лучшее. Любой случайный звонок, любое неосторожное слово воспринимают как добрый знак. И тут два способа. Либо эту надежду быстро и убедительно уничтожить. Ну, например, приехать к ним лично командиру полка и официально заявить. Мол, я полковник такой-то, сына вашего в танк посадил — и даю вам слово офицера, что сын ваш погиб так-то и так-то. Вот вам орден, президентом подписанный, и поклон глубокий от Родины…

Либо оставить им эту надежду, записав солдата в без вести пропавшие, раз уж обратное доказать невозможно. И пусть они ждут его всю оставшуюся жизнь, пока сами не придут к мысли, что ждать некого.

А как было с Максимом Пасько. Военные говорят — убит, вот вам труп. Эксперты сомневаются. А военная прокуратура и мертвым не признает, и в без вести пропавшие не записывает.

А между словами “живой” и “мертвый” очень большой перепад. И каково было Надежде Васильевне ежедневно лететь в эту пропасть четыре месяца подряд. Давление прыгало-прыгало, да и допрыгнуло до инсульта. В эту среду Надежду похоронили. А сын ее так и лежит в холодильнике на Каширке.

Солдатский уголь

На второй день грузинской войны нам сообщили, что по факту нападения на российских миротворцев в Цхинвале Прокуратурой России возбуждено уголовное дело. На практике это расследование превратилось в кощунственный фарс.

Вот отрывок из постановления следователя Краузе из военного следственного управления следственного комитета при Прокуратуре России по Северокавказскому военному округу:

“В ночь с 7 на 8 августа 2008 года неустановленными лицами из числа военнослужащих грузинской армии с применением реактивных систем залпового огня, артиллерии и стрелкового оружия был произведен массивный обстрел жилых и административных зданий города Цхинвал Республики Южная Осетия (Грузия), а также позиций и мест дислокации российского контингента. При этом стрельба по российским военнослужащим велась целенаправленно, в результате чего погибли военнослужащие Вооруженных сил Российской Федерации. 8 августа 2008 года возбуждено уголовное дело №14/000053-98Д. В настоящий момент в 522-й центр приема, обработки и отправки погибших поступили два трупа военнослужащих, по имеющимся данным — Бурденко Дмитрий Владимирович и Пасько Максим Анатольевич. Однако у следствия отсутствуют объективные данные, подтверждающие объективность принадлежности вышеназванных трупов Бурденко Д.В. и Пасько М.А. ввиду сильного обезображивания и отсутствия каких-либо идентифицирующих сведений…”

Дмитрий Бурденко — товарищ Максима Пасько, тоже срочник, из Стерлитамака, оператор-наводчик танка №321. Вместе они и горели. П отом этот солдатский уголь санитары поровну разложили по двум мешкам, да и отправили на экспертизу в Ростов, разумеется, перепутав бумажки с фамилиями.

А что касается Краузе, так он лишь имитирует расследование, маскируя свою халтуру под многословием. Все было не так, не там и не тогда…

Максим Пасько, поселок Спутник, Владикавказ, весна 2008 года.

Все, что осталось от танкиста Пасько.