В России потенциальные поводы для дня траура на каждом углу. Мы опять и опять приспускаем флаги. Потому что донашиваем советскую материю. Она рвется и трещит, и штопать ее все труднее.

Говорят, Россия спокойна и даже отчасти довольна, и мышцы у людей расслаблены, особенно — лицевые, а значит, мы все ближе к Европе.

А по мне, это блаженство и расслабленность бомжа, которому некуда идти. Пока лето, он бродит туда-сюда в отрепьях, растягивается беззаботно прямо на лужайках. Но впереди — совсем не европейский мороз.

В прямом смысле — мороз. Очередное испытание для изношенных коммуникаций, а значит, и для домов, смертельный риск для множества жизней.

Вчера гулял с пятилетним сыном на даче в сорока километрах от Москвы. Играли в догонялки возле темной кирпичной школы, напоминающей прокопченное здание фабрики из девятнадцатого века. Ваня в прыжке ударил ножкой по школьной стене. Сразу посыпались кирпичи. Штук пять отлетело.

— А я здесь учиться буду, пап?

— Нет, не здесь.

Зато другие дети — здесь. Сколько таких школ в стране, где в любую минуту возможен камнепад? А сколько зданий по стране, которые сегодня-завтра могут обрушиться? Каменных и деревянных, чудовищных, в трещинах, с истлевшими перегородками. И ведь рушатся постоянно, на головы жильцов, но число жертв обычно недостаточно для громкой новости.

Страна изношенного прошлого. Воинственный антисоветизм — уже давно признак комплекса неполноценности перед прошлым. Треск. Фальшивый советизм — бесплодное заигрывание с ретро. Треск.

Трещат старые одежды. Пустота.

Страна изношенных людей. Трижды и четырежды обманутых. Свыкшихся с подлостью. Сквозь двадцатилетие прочерчена радикальная кривая — падения надежд и всякой пассионарности. Недоверие и неверие всем — власти, соседу, даже себе. Физическая изношенность: пьющие, прокуренные, с вялой бранью на губах, становятся предсмертными развалинами к пятидесяти годам.

Мы удивляемся Сагре. Давайте честно: удивляемся. Надо же, в уральском поселке местные жители дали отпор налетчикам. Мы привыкли, что там нет жизни — в бессчетных поселках страны. Дороги туда непроезжие, советские узкоколейки растащены по кускам. Вероятнее наведаются медведь и волк, чем “скорая” и полиция. Там лежат в беспамятстве среди бурьяна люди, потерявшие человечий облик, там не ставят уже крестов на могилах — сгодятся холмики, там если на что и хватает сил — повеситься. Мы с этим смирились, так ведь? Сагра — сенсация, потому что, оказывается, в русском селе еще возможно общее действие.

Они вооружились чем было, сагринцы. А страна вооружена? Тем, что есть? Залежами дряхлых снарядов, которые без контроля и без присмотра взрываются и летят во все стороны? Кстати, как поживает наш ядерный щит? Можем ли мы быть уверены, что там, где все, куда ни глянь, прохудилось, хоть какая-то сфера в нормальном состоянии?

Мы латаем дыры, штопаем ветошь, но в итоге танцуют мосты или, что страшнее, взрывается ГЭС. Мы донашиваем одежды советской инфраструктуры, но не воспроизводим кадры — от инженера до слесаря. Все меньше и меньше тех, кто умеет что-то делать руками. Сгубили ПТУ. Пэтэу, блин, падлы! А те, кто еще “техничит”, с утра заливают глаза.

Говорят: устарело уже 80% ЖКХ. А как проверить, сколько? В поселке, соседнем с моей дачей, водопроводные трубы сдохли уже.

— Иногда ванную принимаю, — рассказала лукаво тамошняя старуха. — Коричневая вода! И жирная. Как будто в какао поплавала. А пить нельзя. Петька Бобров запивал ей — тошнило два дня, и помер.

Конечно, смерть Боброва Петра не повод для национального траура. А сгоревшие в пожарах прошлого года?

В этом году по подъездам расклеено красивое такое объявление: “Уважаемые жильцы, в связи с вероятностью повторения пожаров просим купить в аптеке кислородную маску”.

Государство заботится о ваших легких. Предварительно позаботившись о лесниках — их сократив. Никто лесников не вернет. Зачем? Покупайте маску.

Запредельная трагедия “Булгарии” — это не ЧП. Это возможность повторения той же трагедии сколько угодно раз. Что у нас вообще с водой? Горьковское и Рыбинское водохранилища мелеют стремительно, и всем наплевать, а “таблица переменного уровня воды” показывает, что лишь в редкие часы там могут пройти крупные суда. По рекам ползут допотопные буксиры и баржи. А что с каналом Волга — Москва, ключевым для столицы? Береговые и гидротехнические сооружения тридцать седьмого года ржавы насквозь.

А над водой и землей летят самолеты. Садятся в воду, и гибнут люди. Садятся в тайгу. Иногда спасает чудо. Вот опять известие: у “Боинга” во “Внуково” при посадке лопнули шины.

Недавно я летел из одного города в другой. Всю дорогу трясло и мигали лампочки. Стюардессы укатили свою тележку, прыгнули в кресла, пристегнулись.

— Сколько он уже летает, наш старичок, — сказала одна из них нежным тоном фаталистки.

“Элите” невыгодно что-то менять. Не видят смысла. Если ты в тройке самых богатых англичан, зачем париться по поводу большой и дичающей России? Она нужна, пока приносит деньги. Менять ее — дорогая и бессмысленная морока. “Булгария” тоже давала прибыль, вот ее и гнали вперед — в бурю, под испуганные вскрики раскошелившихся пассажиров.

А может, не так уж и сложно начать изменения? Было бы реальное желание.

Недавно одному бомжу повезло: его сбил министр финансов Кудрин. Не убил, только сбил. Парню восстановили украденный паспорт и вернули в родной город в Пензенской области, помогли устроиться на работу, он благодарит судьбу. Немного оказалось надо. Слабо так всей России немножечко помочь, а?

Россия, расслабленная мышцами, не знает, куда идти. Бродит туда-сюда. Донашивает остатки одежды. Сделанной в СССР.