Их существование для меня стабильная метафора всякого глубинно-русского и хтонического. После 1929 года они знали, что им не дадут ни жить, ни писать, ни тем более иметь публику. Нет ни критики, ни толстых журналов, ни тонких, ни самиздата, ни там. Только льдины вокруг Адмиралтейства на километры вокруг.

Обэриуты были на сто процентов подпольной группой, а на жизнь зарабатывали детскими книгами. Жизнь становилась все более скудной и голодной, а детские книги все тоньше. Знакомство с обэриутами до сих пор является ценным противоядием от слишком серьезного отношения к общественному положению и тусовке. Культура - это бессмыслица и друзья.

Но сейчас о другом. Опыт обэриутов также повествует о том, насколько невыносимой можно сделать жизнь человека. Лишить его свободы передвижения? Это далеко не самое страшное. Подвесить на крючок постоянного бытия-к-аресту? Русского дазайн - Haftsein. Очень плохо, но все же это относительно редко случается.

Фигура следователя, который требует признаться, что ваши стихи "погляжу с коня на паздерник, как пазгает в поздыбице Русь" - это антисоветская пропаганда (случай Туфанова)? Постоянный дефицит и невозможность "достать" простейшие вещи (мысль о чем так напугала Оруэлла и его англоязычных читателей)?

Сокращение общественного пространства до комнаты в коммунальной квартире на Надеждинской, 11? Я бы переименовал эту улицу, город, страну, планету и галактику в Хармс.

Вращение в кругу одних и тех же женщин, потому что никаких других кругов не существует?

Жизнь можно делать все более и более невыносимой - до самого конца.

И вот, цепляясь за человеческое, чтобы показать себе, что жизнь людей возможна, обэриуты во главе с профессиональным музыковедом Друскиным идут слушать "Страсти по Матфею".

Вообще-то религиозная музыка в СССР запрещена, но на Пасху 1934 года Баха разрешили _дать_ один раз в ленинградской консерватории.

Они стоят на галерке в давке и духоте - все это описывает Марина Малич, умершая в Южной Америке глубокой старухой жена Хармса - и слушают пение вестников.