6
| Как два года я прожила дебилкой, которая не умеет читать | ||||
 |
22.01 14:32 |  |
3691 | |
| Elena Kostyuchenko | ||||
| Когда я была маленькой, я очень хотела петь. Но история не про это, а про мой самый странный опыт в жизни (не считая ЛСД). Мама отдала меня в музыкалку у дома – как и полагается, в 7. Но довольно скоро я серьезно заболела, и музыкалку пришлось бросить. В следующий раз я пошла в музыкалку уже в 10. В первый класс опять, да. На этот раз мама решила, что я должна ездить к ее знакомой – Елене Александровне. Предполагалось, что она сможет заниматься дополнительно и бесплатно. Но Елена Александровна работала на другом конце города. Так и в зиму, и в лето 40 минут на троллейбусе в один конец стали моей реальностью. В Ярославле это прямо много. Елена Александровна была толстенькая занудливая тетушка с одышкой и верой в железную жопу. С дополнительными занятиями сразу не сложилось. Я ей честно сказала, что хожу сюда только ради пения, а фортепиано само по себе у меня никаких восторгов не вызывает. Елена Александровна оскорбилась. Следующие три года я огребала как бездарная и неусидчивая. Монологи про железную жопу занимали примерно треть занятия. Но все компенсировал хор и почему-то хореография (она тоже шла в комплекте). Да и сама музыкалка была большим светлым зданием посреди заросшего ковылем пустыря. В соседнем здании была столовая для рабочих и телефон доверия для подростков. Было где потусить, короче. Мне там нравилось. Но учебные нагрузки росли и 1,5-часовые покатушки на троллейбусе стали роскошью. И меня перевели в музыкалку имени Алмазова прямо напротив школы. По идее, должен был начаться рай. Смена в школе, перерыв на обед, музыка, пешком до дома через парк. Но мне попалась удивительная учительница. Я вот сейчас ее плохо помню. Помню, что она была красивой и такой, ну, подтянутой, эффектной. Между 30 и 40, губы в красной помаде, черная кружевная кофта. На первом занятии после короткого прослушивания она спросила меня, почему это я в 13 лет только в третьем классе музыкалки. Я сказала, что болела. «А в общеобразовательную ты ходишь? В обычную школу, для деток?» «Ну да, хожу сюда, в 49-ю», - сказала я, поразившись «деткам». «А живешь на Пушкина… Почему так далеко?» «У меня тут мама работает, нам удобно». Педагог сделала свои выводы. Вскоре я поняла, какие. Сейчас охуеете. Она решила, что я – умственно неполноценная девочка, которую тянет на себе мама-педагог. Может, этому способствовало то, что я пришла на первое занятие с самодельной плетеной сумкой, из которой торчали ключи. Сумкой этой я ужасно гордилась и таскала ее даже дома. Вместо сумки учительница посоветовала «пакет покрепче, а лучше веревочку с ключом на шею надеть». И началась учеба. Как общаться с умственно неполноценными она, конечно, не знала. То сюсюкала, то орала, то отдавала команды, как собаке, то включала АР-ТИ-КУ-ЛЯ-ЦИЮ. Не знаю, почему я ее не стала разубеждать. Да и возможно ли было разубедить. Мне это казалось забавным приключением - особенно на первых порах. Меня радовала ее растерянность, радовало, что меня недооценивают – а не как обычно требуют тройного прыжка с переворотом в воздухе. Короче, следующие два года я ходила с клеймом «тот нездоровой девочки». Маме я ничего не говорила. Учительница моя была дружелюбным человеком, за что не раз огребала от начальства. Подруги приходили прямо посередине занятия. Учительница оставляла меня разбирать пьесу, а сама выходила в смежную репетиционную, где стояли удобные кресла. Я молотила по клавишам и прислушивалась. В основном, обсуждали мужиков. Но иногда разговор заходил про меня. «Да, да, эта дебилка, слышишь, ужас какой - не знаю, зачем ее отдали сюда... Есть же какие-то кружки, не знаю. Лепка, рисование. Лар, ну она не в состоянии воспринимать музыку, не то, что играть. А спросят же с меня! Ты наших знаешь!» Обсуждали мою маму, которая «ради непонятно чего» «бьется за аттестат». «Ей же все равно на работу не устроиться, - с удовольствием причитала учительница. - Хотя я не удивлюсь, если она ее и в ВУЗ засунет. К нам же ее определили как-то». «Ну про ВУЗ ты хватила, - успокаивала подруга. - Педучилище максимум. Будет за детками в детсаду приглядывать». «Ага, такая приглядит!» С хором тоже не ладилось – выяснилось, что в той моей солнечной школе не учили читать «с листа», по нотам, а здесь это было общим навыком. Еще в этом хоре уже четыре года училась моя школьная врагиня из параллельного класса, ну и обстановка типа стала накаляться. Слухи про «девочку-дебилку» она, конечно, поддержала – и ноты вообще не понимает, и читает едва-едва. Я не стала никого разубеждать, мне все еще было интересно. «Местом силы» внезапно стало сольфеджио – на занятия набивалось до 40 детей, а тетка-препод не различала лиц и проверяла контрольные, не глядя на фамилии. Но вскоре весть о девочке-дебилке донеслась и досюда. Я там дружила с двумя девицами – Верой и Марьяной. Дружба заключалась в шкодах и вылазках. Чаще всего мы пробирались в репетиционную и в шесть рук фигачили собачий вальс, что дико бесило педагогов. За этим занятием нас застала мама одной из дев – но вместо выволочки она схватила Марьянку и бегом потащила к выходу. Марьяна вырывалась и вопила. На следующем занятии она зашла в класс, встала подальше и грустным голосом объявила, что ничего против меня не имеет, «но мама сказала, что такие, как ты, бывают агрессивные и общаться нам нельзя». В общем, ситуация в музыкалке, которая вначале воспринималась, как веселое приключение, стала порядком подзаебывать. Более того, под уничижительными и жалостливыми взглядами ко мне внезапно перестали приходить правильные ответы, заучиваться ноты. Я действительно стала медленно соображать. Осознала это, напугалась до усрачки. Потом – разозлилась. Учительница это чувствовала. Про мужиков разговаривали реже. «У нее иногда бывает такой тяжелый взгляд. Смотрит – и думает ведь что-то, пытается думать. Мне даже страшно». Я как раз посмотрела «Ребенка Розмари» и планировала достойную месть. Но вмешалась жизнь. В конце года были экзамены. Комиссия. Моя учительница дико нервничала - видимо, результатами не блистали и остальные ученики. Но я была главной подставой. Уже перед дверями зала она подходила ко мне раз пять и просила вести себя «адекватно, как я». «Заучивать алгоритм» мы начали недели за две: «Выходишь – кланяешься – называешь свое имя и музыкальное произведение! Садишься – поднимаешь ручки – играешь – встаешь – кланяешься – называешь следующее музыкальное произведение…» Всего надо было сыграть три пьесы, одну из них – в четыре руки, вместе с этой самой учительницей. Репетировать дуэт времени у нее не нашлось – большую часть времени мы разучивали, когда кланяться. Первые две пьесы я отыграла вполне пристойно. В этом заключалась моя детская месть – я репетировала последние две недели, не поднимая головы от фортепиано, надеялась всех поразить. Чтобы что? Не знаю. Третью мы должны были играть вместе с учительницей. Она села. Мы начали и даже попали в темп. В какой-то момент резануло диссонансом. Короче, моя учительница, сосредоточенная на поклонах и собственной физической безопасности, заиграла не тот кусок. Я тут же перестроилась, проскочив несколько тактов. Дальше мы уже вполне дружно дотянули до конца. Я подумала – круто мы вывернулись. Ободряюще глянула на учительницу: мол, все закончилось, и отыграли, и поклонились. Но она смотрела перед собой и не поймала моего взгляда. Комиссия закопалась в бумажках. Председательница комиссии, которую боялась вся школа совершенно неприличным образом, взмахнула нотами: «А почему это вы пропустили этот кусок?» Моя учительница покраснела до корней волос. Встала. «Она так и не выучилась следить за нотами. Вы же знаете… Пришлось подстроится». В первую секунду я от ахуя не могла даже открыть рот. Во вторую поняла, что если я скажу правду, мне никто не поверит. Потому что я дефектная, дебил, урод в этом сияющем зале. В третью секунду до меня дошло, что учительница это прекрасно понимает. Она расчетливо прикрылась типа больным ребенком. Потому что мне в жизни все равно ничего не светит, а ей – огого, еще как. Мне поставили тройку. Зачет. Совсем неплохо для дебилки. Уже тогда я решила уйти из музыкальной. Но ушла через полгода, почти перед самым выпуском, из-за конфликта с преподавателем хора. Тогда же примерно решила, что музыка – не мое. Не знаю, зачем написала эту историю. Вот, вспомнила, как два года была дебилкой, которая не умеет читать. И никто из большой музыкальной школы не усомнился в этом. Более того – я действительно стремительно тупела, согласно общим ожиданиям. Спасла меня только моя конфликтность. Я свалила – и мозги вернулись на место. Вовремя вернулись – пора было готовиться к поступлению в МГУ. Но я так жила всего два года. Моей младшей сестре (она из детдома) тоже поставили в медицинскую карту что-то вроде дебильности. Ее последовательно выгнали (выжили) из трех школ и трех училищ. Она забила хуй на всех, пошла работать. В прошлом году она закончила юрфак, сейчас пишет книжку. Но все детство она отходила с клеймом необучаемой. Ее даже не пытались учить, как я сейчас понимаю. На месте школьного образования у нее – один большой пробел. Ничего мы не понимаем про людей, короче. При этом обладаем огромной силой, когда нас много. Страшноватое сочетание, да? Так вот. Надо постараться не топтать друг друга, даже когда не жалко. И верить друг в друга, хотя это сложнее всего, наверное. Взрослых это тоже касается. |
||||
| Обсудить в блоге автора | ||||
