Была в пятницу на открытии выставки Петра Павленского в Праге. Потрясена совершенно, написала много букв. Поспорьте со мной об этом.

Огромное впечатление произвели и выставка, и сам Павленский, с которым была долгая дискуссия. Я не знала, что он так пронзительно и холодно умён. От художника ожидаешь эмоции и порыва, а тут — ни того, ни другого. Но, если вдуматься — искусство Павленского вовсе не про чувственное. Его истоки — не в эмоциональной сфере, а в моральной. Это философский трактат, выраженный через перфоманс. Его акции лаконичны, как афоризмы. И порыва в них нет вовсе, а есть интеллектуальный расчёт.

Павленский — если не как личность, то как герой своих произведений — одиночка. Это важно, потому что искусство Павленского — не о гражданском сопротивлении и режиму (для которого нужно не обособляться, а объединяться), а о личном сопротивлении лжи. Личное сопротивление — это битва, которую ты всегда ведёшь в одиночку. Никто и никогда тебе не поможет.

Искусство Павленского — о сопротивлении лжи. Вот про это я думала весь вчерашний день. Сопротивление лжи — очень непростая вещь. Ложь ведь — это не просто ряд неверных данных. Это сложный социальный контракт, неосознанно заключенный: я притворяюсь, что не вижу, что ты притворяешься, будто не видишь, что я притворяюсь. Этот контракт сам по себе не зло. Например, я делаю вид, что мне не больно, и ты видишь, что я притворяюсь, но ведёшь себя так, как будто поверил — мы набрасываем друг на друга покрывала лжи, и это позволяет нам расстаться друзьями. Но у этих покрывал есть собственная жизнь и собственная сила — и однажды создав его, так просто его уже не скинуть.
Поэтому сопротивление лжи не сводится к предъявлению правды. Если бы это было так, то коррупционные скандалы не оставили бы камня на камне от режима. Но если покрывало сдвинуть в сторону, люди натянут его на себя сами. Вот мы видим, что он украл, но он делает вид, что не крал, а мы ему не верим, но делаем вид, что верим, и он делает вид, что верит, что мы верим. И всё, мы снова закутались в покрывало и сидим в духоте.
Поэтому борьба с ложью требует особого внутреннего рывка, странного рывка, странным образом связанного с фактурой лжи. Этот рывок, в сущности, происходит в том же месте, где плетётся ложь (Красная Площадь, Лубянка, ХХС), но не построен на отрицании фактуры лжи. Его суть в том, чтобы совершить поступок, не сдвигающий покрывало в сторону — а разрывающий саму его ткань. Обнажающий тех, кто принимает в нём участие. Мент, разрезающий пассатижами колючую проволоку, опутавшую обнаженное тело художника, так же наг, как и сам художник. Ему странно и страшно. Или, как минимум — зрителю странно и страшно представлять себя на его месте. В шипах колючей проволоки, врезающейся в нагое тело, есть какая-то страшная, фактурная, первобытная правда. Это ведь острая железка, пронзающая кожу. Чтобы её сломать, не хватит силы пальцев, поэтому нужны пассатижи. Можно принести тряпочку, чтобы накрыть это тело, спрятать его от посторонних глаз — но тело от этого не исчезнет. Как не исчезает правда, накрытая покрывалом лжи.

Символизм колючей проволоки, прибитой к мостовой мошонки, горящих покрышек — вторичны. Они всего лишь помещают акт борьбы с ложью в понятный нам контекст. Эта борьба имеет смысл всегда и везде, независимо от контекста. Она, возможно, вечна.

Я не замечала раньше этой очевидной черты всех акций Павленского — они аккуратно и просто спланированы таким образом, чтобы органы власти как можно дольше были вынуждены взаимодействовать с обнажающей их ситуацией. Это, в сущности, приём из репертуара уличного цирка, в котором зрители (иногда невольно) становятся частью представления. В данном случае участниками перфоманса, в результате спокойного и грамотного расчёта, становятся представители власти. Павленский, прибивший мошонку к мостовой, спокойно сидит и ждёт, пока власть начнёт на него реагировать, сыграв вместе с ним и для него весь этот политический спектакль. Восхитительно, что власть не может не реагировать. Совсем никак не может.

Голый художник посреди Красной площади — это политическая акция.

Голый художник посреди Красной площади, накрытый белой тряпочкой — это политическая акция.

Мент, объясняющий по телефону, что ему нужно отковырять голого художника от красной площади — это политическая акция.

Судебный процесс над художником, прибившим себя за яйца к Красной площади — это политическая акция.

Психиатрический диагноз, вынесенный пронзительно вменяемому, четко мыслящему художнику — это политическая акция.

Во время набивших уже аскомину разговоров о противодействию путинской пропаганде я прихожу всё к одной и той же мысли — это проблема гораздо большего, нероссийского масштаба. Режим нашёл простой способ борьбы с правдой: забросать человека таким количеством интерпретаций реальности, что для нахождения истины будет необходимо слишком много ресурсов. (Это, кстати, тоже тот случай, когда с ложью нельзя бороться предъявлением правды, так как правда становится всего лишь еще одной версией, перегружающей пропускную способность человека). Это проблема не путинской России, это новый вызов человечеству, потому что, в сущности, таким образом можно парализовать любое свободное информационное поле. И я всё думаю, что системное решение этой проблемы кроется не в усилении позиции «хороших» СМИ. Человечество может справиться с этим, только получив какой-то совершенно новый механизм противодействия лжи, не построенный на её непосредственном отрицании.
И вот, может быть, искусство Павленского — это зарождение такого механизма.

Любопытно ещё, что рядом с выставкой Павленского открывалась в пятницу не менее интересная, но гораздо более понятная для меня, выставка Виктории Ломаско о протестных движениях 2011-2015 года. Очень заметный контраст. У Ломаско объединение — у Павленского концептуальное одиночество. У Ломаско «простые люди», у Павленского — образ сверхчеловека. У Ломаско в каждой работе сквозит феминистская идея — а творчество Павленского представляет собой, в сущности, сериал о приключениях неплохо сложенного мачо.

Тем не менее, я не вижу между ними сущностного противоречия. Это две выставки о двух совершенно разных линиях фронта на одной и той же войне. Есть борьба, которую ведёт общество против режима несвободы и несправедливости, и есть борьба, которую человек сам, и всегда в одиночку, ведёт со своей личной несвободой. Эти битвы разные, потому что можно жить, закутавшись в покрывало лжи, даже в самой свободной стране на свете. А можно быть свободным — как Павленский — в прогнившем до основания режиме. Эти битвы разные, и опираются на разные силы. В одной нужна солидарность, в другой — смелость, чтобы выйти к врагу один на один. В одной важна доброта и сострадание, в другой — способность отрезать себе мочку уха.

Я очень плохо знакома с современным политическим искусством, и не могу сказать, насколько Павленский вторичен. Может быть, такие есть ещё, но я не слышала. Акция Pussy Riot в ХХС имела похожий эффект — но, кажется, многое там было найдено случайно. Никто не знал в момент ареста участниц, что акция на этом не закончилась, а только начинается, и что действующими лицами в ней становятся и российские власти, и церковь, и международное сообщество. По крайней мере, ранние авторские комментарии к акции были совсем не об этом. Павленский же осознанно делает то, что у PR получилось, похоже, интуитивно.

Интересно, что и власть из опыта с Pussy Riot сделала определённые выводы. По крайней мере, я не могу найти другого объяснения тому, что Пётр сейчас на свободе.

Ужасно обидно, что я такой нищеброд в смысле философии, культурологии и политологии. Ничего этого я никогда толком не изучала. Наверняка ведь всё это уже было сто раз кем-то до меня подумано, и вписывается в какие-нибудь очень интересные контексты.

Поспорьте со мной об этом.