Заявленная в начале фильма идеология преемственности суровых нордических атлетов и древнегреческих героев - лишь на первый взгляд кажется естественным художественным ходом.

В мистическом древнем мареве возникают (как вы помните) силуэты античных статуй, и в "Дискоболе" Мирона эффектно проступают черты живого немецкого атлета, начинающего движение.

Идея ожившей Эллады кажется яркой находкой режиссёра, который выводит на экран эффектную мужскую наготу - в развитие античной темы.

Но здесь и возникают нюансы, о которых стоит сказать.

Прежде всего, это довольно разная нагота (эстетически, эротически, идеологически, культурно). Контрапункт между эротичной наготой Эллады и милитаристской наготой Рейха - не может не броситься в глаза при тесном сопоставлении.

Дискобол Мирона вполне мог иметь юного любовника, а нагота древних Олимпиад включала в себя и сильный гомоэротический элемент, который был частью греческой культуры. (Женщины на игры не допускались).

"Рифма" двух дискоболов, которую находит Рифеншталь, содержит, скорее, ассонанс, чем идею гармонии. Художник (в отличие от идеолога-заказчика фильма) скорее всего, это понимал.

Нагота, которая становится здесь предметом пристального наблюдения (поскольку она погружена в культурный и идеологический контекст), наводит зрителя на интересные размышления.

"Нацистское тело" лишь на первый взгляд а-сексуально. Такое впечатление создаётся, поскольку оно, действительно, не "обращено" к женской аудитории и не имеет выраженного "постельного" содержания.

Эта нагота обращена к мужской аудитории, включая фюрера.

Рифеншталь видит обнажённых спортсменов специфически-мужскими глазами; и в этом (хотел того автор или нет) заключена некая гомоэротическая эстетика.

С тезисом об "асексуальности" нацистского искусства, - при явном интересе к мужскому телу, можно поспорить. Это особый эротизм, но всё-таки эротизм, пусть и прикрытый "фиговым листком" идеологии.

В отличие от советских фигур у павильона на Всемирной выставке (где рабочий и колхозница были одетой парой), - германские герои напротив стояли обнажёнными, и это были сугубо мужские пары.

Идея "голой силы", разумеется, доминировала. Нагая пластика сильного "зверя", охотника и воина - хорошо читалась современниками. Но при этом нагота нацистского героя оказывалась "продуктом" "мужского потребления". Герой обнажался для вождей, а не для фрау из супружеской постели.

Если советского "рабочего" легко представить себе в постели с "колхозницей", то обнажённый воин Рейха скидывал свои шкуры, демонстрируя тело исключительно мужскому миру - вождю, командирам и нации.

Нагота, обращённая к войне и смерти ("нагота-к-смерти" сказал бы философ) ставит эту наготу ближе к гомосексуальному Эросу, чем к семейному, функциональному, репродуктивному его пониманию.

Этот Эрос лишён функционала, способен обходиться без женского мира и игнорирует его. Такой Эрос самодостаточен, поскольку целиком "заперт" в сфере мужских интересов (войны, агрессии, политики).

В эстетике "Олимпии", кажется, проступает тема Эрнста Рема, с которым покончил фюрер, когда частное сексуальное начало стало угрозой для идеологических "скреп". Нагие мужчины обязаны были любить не друг друга, а вождя, - который и был главным бенефициаром и заказчиком их наготы.

Похоже, эта тема ещё скрывает в себе некоторые загадки. "Олимпия" Рифеншталь, во всяком случае, до сих пор выглядит загадочно (если брать её мифологическую программную часть).

Стремление тоталитаризма максимально освободить человека от влияния среды, одежды, примет культуры и быта, - чтобы обособить и противопоставить «освобождённого» индивида порочному миру – важная часть идеологии. Это верно.

Но Эрос, который естественно возникал в момент «освобождения» мужского тела от культурных «пут», обретал противоположный «натуральному» - гомосексуальный акцент.

Похожим образом, в казарме (как это случается) отношения власти, насилия и подчинения – часто обретают сексуальную форму - не связанную с репродукцией. Функционал мужского секса имеет здесь сугубо-мужское целеполагание.

Гомосексуальность, таким образом, выступает неизбежным «форматом» решения брутальных мужских противоречий. Как в замкнутом мужском коллективе, так и в «замкнутой» стране, в рамках национальной «казармы».

Нагие атлеты-воины в тотальном контексте власти и подчинения, - создают двойственный образ не только потенциальных насильников, но и потенциальных сексуальных жертв – в случае поражения.

Так или иначе, сексуальность нагого тела, в его нацистской интерпретации у Рифеншталь – непростая вещь, которую стоило бы лучше понять – нежели отрицать, отговариваясь ссылкой на «асексуальность».