Судьба юриста Сергея Магнитского, погибшего в Бутырской тюрьме, легла в основу спектакля «Час восемнадцать», который придумали и осуществили режиссер Михаил Угаров, драматург Елена Гремина и группа молодых артистов. Час восемнадцать – именно столько времени длилась агония умирающего больного человека, привязанного к железной кровати в изоляторе СИЗО, оставленного без врачебной помощи. В течение этого времени на суд зрителей в качестве обвиняемых выйдут один за другим все участники этой драмы. И все – под своими именами.
Драматургическую основу спектакля составили фрагменты интервью, материалы дела, документы общественной комиссии, отрывки из публикаций и, конечно же, личные дневники Сергея Магнитского, которые были опубликованы во многих СМИ.
Понять логику «профессионалов своего дела» нормальному человеку невозможно. Тюрьма – это особый мир. Переступивший эту черту – до суда и до следствия – по сути, перестает быть человеком. Подследственный – это презираемое участниками процесса существо, лишенное каких бы то ни было прав. Существо обязано отвечать на вопросы и исполнять любые приказания в любое время суток, есть, что дают, спать, сколько позволят, молча сносить насмешки и оскорбления. Униженные, измученные пытками и издевательствами бывшие люди, из последних сил стараются сохранить человеческий облик и человеческое достоинство. Удается это немногим. Магнитскому – удалось. Он не герой, не супермен, он – обычный человек, волею судьбы оказавшийся в чудовищных обстоятельствах несвободы и пожелавший отстаивать свои права гражданина и человека законными способами. Он требовал кипятка, требовал предоставить возможность заключенным отправлять свои физиологические потребности не на виду у сокамерников (да что там! – ершик для чистки параши, гогоча, отказались дать в камеру!), требовал свиданий с близкими, требовал врачебной помощи и элементарных лекарств. Он отказывался давать нужные следствию показания и настаивал на тех, что уже давал, раз. Два. Десять. Сто раз. Он не подписывал подложных протоколов. Он аккуратно фиксировал каждое процессуальное нарушение в своем дневнике. Он отказывался быть животным – даже погибая, уже не в состоянии пересилить жуткие нечеловеческие боли, в почти бессознательном состоянии – он все равно оставался человеком, всем своим существом противостоя садистской тюремной машине, имя которой – российское правосудие.
|
2300
6
