Узнал, что везут в Вену, только на взлетной полосе «Домодедово», в микроавтобусе, окруженном автоматчиками. В самолете МЧС ни с кем почти не общались, познакомились только перед приземлением. На военной базе Брайз-Нортон встречал вертолетик с пилотом, и больше никого...
Окончание. Начало в №87 от 11 августа
— Все это время, начиная с 5 июля, пока вас возили под разными конвоями из Архангельска в «Лефортово», вы были изолированы от каких-либо контактов? Вам хоть дали возможность посоветоваться с семьей, с адвокатами?
— Знаете, на суде в Калуге (это был первый мой процесс, в итоге которого суд сообщил, что вообще не понимает, в чем меня обвиняют, — это только Мосгорсуду было все ясно, а в Калуге-то чуть-чуть другие люди работают), так вот, на суде в Калуге полковник С., заместитель начальника Научно-исследовательского центра ФСБ России, познакомил всех с термином — «почерк спецслужбы». «Почерк» — это такой набор традиционных, не меняющихся на протяжении длительного времени способов и приемов работы. Если я правильно понял уроки Вадима Александровича С., то почерк нашей госбезопасности заключается в том, чтобы поставить человека в условия жесточайшего стресса, загнать его в угол необходимостью принимать сложнейшие решения в условиях беспощадной нехватки времени и полной невозможности не только с кем-нибудь посоветоваться, но и обдумать все последствия своих слов и поступков.
Когда из Архангельска меня привезли в «Лефортово», то поместили в одиночную камеру, придавили перспективой освобождения в обмен на... И при этом, хотя я заявил о желании подумать, встретиться и посоветоваться с родными, непрерывно подгоняли, подстегивали (о, вот уж это они хорошо умеют!) и откладывали любые мои свидания «на потом». Мне не дали возможности пообщаться ни с близкими, ни с адвокатами, а решения стали требовать буквально минут через 30-40 после того, как обвалили на меня скалу своего предложения. Я пытался все еще и еще раз обдумать, взвесить, а мне не давали...
— Вы знали, на кого вас меняют? Было ли известно, что не только вы окажетесь за границей? Что вы — участник большой политической игры?
— Нет, не знал совершенно. Все, что я знал (вернее, думал, что знал), основывалось на каких-то моих наблюдениях и умозаключениях. Про задержание в Штатах одиннадцати наших разведчиков я, кстати, как раз из «Новой газеты» узнал (у меня была возможность ее читать в Холмогорах пополам с другим человеком, выписывавшим «Новую»). А потом уже мне сказали, что обменивать хотят на наших людей, задержанных в США, но что-то определенное пояснять не стали. Что касается других меняемых... Я заметил после обыска в «Лефортово» (меня попросили перенести свои сумки в кладовку, чтоб освободить комнату для встреч с адвокатами, где в «Лефортово» всегда и обыск проводится) вещи в кладовке, на которых по установленному в «зонах» порядку была написана фамилия: Скрипаль. И статья — 275 УК (государственная измена. — С.С.). Я припомнил, что фамилию эту как раз в привязке к 275 статье уже слышал, и высказал приехавшим ко мне 7 июля на свидание маме и брату ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ, что, возможно, участвовать в задуманном обмене будет и Скрипаль (мне же сказали, что менять хотят ГРУППУ, это-то в беседе все-таки проскочило).
Я узнал фамилии всех тех, кто на самолете покидал нашу страну, когда уже «Боинг» приземлился в Англии, и то только потому, что сам заявил всем «пассажирам»: «Думаю, что нам наконец НУЖНО познакомиться».
— День вашего освобождения… Можете восстановить его хронику событий от расставания с «Лефортово» до посадки самолета? Кто с вами общался, что говорили, сообщали ли, куда везут, как охраняли, о чем инструктировали?
— «День освобождения» в действительности занял целых ПЯТЬ дней — с 5 по 9 июля. Пятого я распростился с колонией —ИК-12 УФСИН России по Архангельской области, а девятого — так уже и с Россией меня распростили, отправив куда-то на самолете МЧС. Сообщали ли, куда везут? Да такие вещи вообще никогда не сообщают! Меня даже в колонии на Пирсах из одного отряда («отряд со строгими условиями отбывания наказания» — ОСУОН, или СУС, по-старому) в другой переводили, и то целый спектакль разыграли. Все обставляли так, будто меня куда-то «за светофор», как говорят (то есть далеко-далеко, скорее всего вообще за пределы Архангельской области), увозят. А вывели за забор СУСа и по рации вызывают: «Пусть дневальный одиннадцатого отряда подойдет к СУСу, вещи поможет отнести». Я спрашиваю: «Ну и какой смысл был секретность наводить? Ведь через два часа в СУСе уже узнают, где я! От отряда до отряда — 70 метров». Отвечают: «Понятно, что глупость, но нам сказали так сделать».
Поддержание у осужденного максимально возможной степени неуверенности и неопределенности насчет его дальнейшей судьбы — это вообще, похоже, один из фундаментальных принципов всей нашей пенитенциарной, да и в целом правоохранительной системы. Так что когда осужденного везут, то ему ни под каким видом ни за что не скажут, КУДА его везут. Только крайняя человеческая расположенность караула к какому-то определенному человеку может заставить их отойти от требований и все же раскрыть секрет. Секрет, кстати, чаще всего и от них самих тоже: личные дела осужденных при этапировании запечатываются в плотный пакет, на котором обозначен только конечный пункт ДАННОГО этапа. А будет ли он действительно конечным, или же человек отправится намного дальше, можно установить, только вскрыв пакет (а право на это есть только у имеющих допуск к материалам с грифом секретности работников оперативных служб ФСИН). Ничего мне не сообщали. Этого в обыкновенном автозаке не говорят, а тут такие страхи — соглашение между президентами!
Инструктируют этапируемых осужденных всегда об одном и том же: что курить нельзя, что конвой имеет право применять оружие на поражение, что практически любые резкие действия могут быть расценены как попытка побега, которая как раз оружием и пресекается. И пресекается вполне беспощадно, я вам скажу, просто — «ба-бах!» — и наповал, и не ругать станут, а объявят благодарность за своевременные и решительные действия, прецеденты я хорошо знаю, как раз за тем самым ШИЗО, где я работал, именно такое и случилось.
Правда, дальше — на этапе — все может быть по-разному. Тюремный конвой — люди опытные, зэков навидались, тоже хорошо понимают, кто чего стоит. Так что могут и вполне по-человечески пообщаться (так мы с холмогорским караулом общались, когда у нас автозак по дороге к Архангельску в лесу сломался; да и в доставившем нас из «Лефортово» в «Домодедово» микроавтобусе, надолго застрявшем под оцепленным автоматчиками хвостом эмчеэсовского «Яка-42», мы тоже очень спокойно разговаривали с прапорщиками караула). Потом конвоировали офицеры Центра операций повышенного риска МЧС, но они совсем к такой работе не привычны, потому их старший — полковник — так рычать на нас пытался, как я не часто за все одиннадцать лет от тюремных караулов слышал. Ну, и офицеры — все не ниже майора, между прочим, — тоже смотрели на нас, как Ленин на интеллигенцию: и косо, и напряженно одновременно.
Здесь, в самолете, нас уже инструктировали даже про то, где нам надо сидеть (сидеть рядом, например, запрещалось — мы должны были сесть обязательно НАПРОТИВ друг друга на РАЗНЫХ рядах кресел). Открывать сумки с одеждой, которыми каждого из четверых снабдили американцы, нам было самым решительным образом запрещено. Наверное, чтобы мы при помощи находящихся в сумках спортивных штанов самолет МЧС не захватили…
— Когда вы узнали, куда летит ваш самолет? За эти часы полета о чем думали? Вы общались с другими «фигурами обмена», которые летели вместе с вами, что они рассказывали?
— В припаркованном у хвостового трапа «Яка-42» микроавтобусе и узнали: в Вену. А в самолете этом вообще полно народу было: нас четверо, эмчеэсовцев что-то около десятка, те два наших генерала и трое американцев, что беседовали со мной в «Лефортово». Ну, и экипаж тоже в салоны выходил, стюардессы соком поили. В общем, скучать, конечно, при желании было можно, но можно было и не скучать. Это офицерам конвоя было трудно, ох, и напряженные же они сидели! Ну, и я вот тоже что-то не очень радостный был, если честно.
Меня еще в микроавтобусе усадили — между вооруженными «ПМ» фсиновскими прапорщиками — на задний ряд сидений рядом с немолодым седым человеком. Позднее еще двоих привели и рассадили по передним двум рядам сидений, тоже с прапорщиками по бокам, плюс капитан. В дороге те двое довольно живо друг с другом разговаривали, а мы с соседом время от времени перебрасывались репликами (я-то больше по сторонам на Москву смотрел, которую не видел с 2004 года). В самолете двое наших попутчиков так и продолжили свою оживленную беседу, а я подсел к своему «автобусному» знакомцу. Немного поговорили как-то ни о чем, я спросил его имя, он и представился: «Скрипаль». Вот так я узнал владельца замеченных мной в «Лефортово» сумок. А те двое (Запорожский и Василенко, как оказалось) так и держались особняком...
|
2298
6
